«Мне нравится смешанная форма преподавания — полулекция-полусеминар»

Профессор кафедры политической истории Высшей школы экономики Михаил Бойцов признан студентами факультета истории ВШЭ одним из лучших преподавателей университета в 2012 году.

— Михаил Анатольевич, что побудило вас в свое время поступить на исторический факультет?

— Интерес к истории у меня был, пожалуй, с детских лет. Поэтому я заранее и довольно целеустремленно готовился к поступлению на исторический факультет МГУ и не рассматривал всерьез возможность избрать для себя какую-нибудь другую область. Хотя интересовался в старших классах разными предметами. Помню, мне нравились начала анализа (получал эстетическое удовольствие), география, даже разделы по ядерной физике... Тем не менее, если бы провалился на вступительных экзаменах, не знаю, что бы делал, запасного плана не было. Вероятно, старался бы поступить туда же на следующий год.

— Когда вы осознали, что хотите серьезно заниматься наукой?

— Уже при поступлении я полагал, что лучшим из возможных для студента путей было бы заслужить право на аспирантуру. Помнится, для меня оказалось даже некоторой неожиданностью, что такую цель ставили перед собой далеко не все. Образование на истфаке я рассматривал прежде всего как обучение научному исследованию, а не как способ просто приобрести неплохое общегуманитарное образование или же как предпосылку для «общественной работы».

Многие истфаковцы с самого начала мечтали о политической карьере (причем для некоторых она сложилась вполне успешно), но вот она-то меня точно никогда не привлекала. Несмотря на то, что научные занятия с 1980-х годов все больше теряли престиж, в 1990-е его, кажется, утратили начисто, а уровень жизни научных работников опустился ниже некуда, я никогда не сожалел о том, что вступил на академический путь, даже не присмотревшись к каким-нибудь иным возможным вариантам. Человеку, стремящемуся к материальному процветанию, идти в науку смысла нет, а человек, идущий в науку, должен быть с самого начала готов к тому, что материальное процветание ему отнюдь не гарантировано (хотя, разумеется, и не противопоказано).

— В чем, на ваш взгляд, заключается специфика изучения истории Средних веков?

— Медиевистика — конечно, очень сложная дисциплина. Прежде всего, требуется солидная филологическая подготовка. Медиевисту совершенно необходимо как минимум уметь худо-бедно читать на нескольких современных иностранных языках: чтобы оставаться на сколько-нибудь приличном уровне, нужно постоянно просматривать много выходящей литературы, в том числе зарубежной. Разумеется, нужно разбирать латынь, а византинисту еще и греческий. К тому же приходится иметь дело со средневековыми вариантами европейских языков, притом, как правило, с диалектами. Помимо этого, стоит ориентироваться и в ряде специальных дисциплин, — например, в палеографии, дипломатике, геральдике, хронологии, сфрагистике, исторической географии и других, знать определенный набор справочников. Кроме того, медиевисту, пожалуй, нельзя обойтись без известной широты мышления, толерантности, иммунитета к идеологическим постулатам — ведь ему приходится быть в постоянном (очном или заочном) диалоге с представителями иных национальных, культурных и академических традиций. Современная медиевистика представляет собой, к счастью, весьма интернациональное научное сообщество, в котором провинциальный догматизм какого бы то ни было рода отнюдь не приветствуется.

— А сколькими языками владеете вы?

— Владею — это, конечно, громко сказано: в детстве у меня не было гувернеров и за границей я не бывал. Для моей работы существенно прежде всего неплохо понимать тексты, написанные на пяти или шести языках. Впрочем, если понадобится, разберу, надеюсь, еще на нескольких других.

— Что вас привлекает больше — наука или преподавание?

— Наверное, наука. Занятие поспокойней. Правда, когда долго занимаюсь только подготовкой очередных публикаций, начинаю немного скучать по студентам и аспирантам. В конце концов, хочется кому-то рассказать, что новенького удалось обнаружить в прошлом.

— Как вы считаете, почему студенты выбрали вас лучшим преподавателем? Вам больше нравится вести лекции или семинары?

— Мне сложно судить, чем руководствовались студенты, делая свой исключительно лестный для меня выбор. Как мне кажется, я скорее строг по отношению к подопечным, чем либерален, и предлагаю на своих занятиях далеко не самый легкий материал. Так что совсем не ожидал, что попаду в число лучших на вкус студентов преподавателей. Я им очень признателен, но, честно говоря, не рассчитываю на повторную награду в следующем году.

Больше всего мне нравится смешанная форма — полулекция-полусеминар («лекция с разговорами») — в небольшой аудитории, состоящей из подготовленных слушателей, с которыми у нас уже успели сложиться доверительные отношения. А вообще, лекции позволяют лучше передать мое собственное видение предмета, семинары (если повезет) хороши своими дискуссиями. Семинары в сильных группах давали мне самому иногда больше, чем студентам.

— Вы преподаете уже более 25 лет и выпустили не одно поколение специалистов. Что вы можете сказать о современных студентах?

— Большую часть своих преподавательских усилий я уделял старшим студентам (с третьего курса), уже специализирующимся именно на истории Средних веков, а также аспирантам-медиевистам. Все они люди мотивированные, прошедшие формальный и неформальный отбор, а потому и не вполне показательные для того, чтобы судить о студентах вообще. С первокурсниками я имел дело в прошлом году впервые, так что сравнивать не с кем. Что же касается второкурсников, то не могу сказать, что они на протяжении последнего времени стали принципиально лучше или хуже тех, что были десять или двадцать лет назад. Скорее динамика задается какими-то труднообъяснимыми колебаниями. Очень яркое поколение студентов вдруг сменяется неожиданно серым, за которым может последовать снова подъем — бывает, сразу, а бывает, и погодя. Помню блестящие группы, но помню и словно подернутые ряской. Всегда есть какое-то количество способных, а то и талантливых студентов, и всегда есть такие, которые, на мой взгляд, ошиблись в выборе, занявшись делом, им совсем не подходящим. Впрочем, одно принципиальное отличие новых поколений бросается в глаза каждому — это очень сильная зависимость от интернета. Всемирная сеть — неоценимое подспорье и в обучении, и в научной работе, сказочно расширившее наши возможности. Однако у многих студентов по всему миру вырабатывается крайне вредная установка, что если чего-то нельзя найти в сети — значит, этого вообще не существует. В недалеком будущем, наверное, так и будет, но пока что обойтись без библиотек (притом больших) никак нельзя, во всяком случае применительно к истории. Оцифровка всего культурного достояния человечества явно займет еще некоторое время.

— А создание лаборатории медиевистических исследований — это ваша личная инициатива?

— Да, именно так, хотя с самого начала у меня были в этом деле верные соратники.Не скрою, я очень рад, что нам оказали доверие, и мое предложение сразу же получило понимание и поддержку со стороны руководства — как факультетского, так и университетского, — которому я за это глубоко признателен. Оперативность, с какой приняли принципиальное решение о создании «экспериментальной версии» лаборатории, произвела на меня сильное впечатление. На мой (разумеется, отнюдь не объективный) взгляд, эксперимент прошел удачнее, чем можно было ожидать. Ведь наша лаборатория существует всего лишь с февраля 2012 года, а некоторых активных сотрудников мы взяли только с апреля, но она уже, кажется, успела стать заметным элементом нашего (а отчасти и международного) академического ландшафта. Это ощущается и по стабильно высокой посещаемости сайта, на котором, кстати, довольно полно представлена наша деятельность.

Помимо подготовки научных публикаций, мы наладили два постоянных семинара и два общеуниверситетских факультатива, провели несколько конференций, дискуссий и круглых столов. Особенно гордимся первой в истории России международной школой молодых медиевистов «Динамичное Средневековье», состоявшейся в октябре. А 21 декабря Ученый совет ВШЭ проголосовал за превращение нашей лаборатории из экспериментальной и временной в постоянную. Так что мы думаем над расширением сферы нашей деятельности.

Концепция лаборатории с самого начала предполагала, что ее работа строится вокруг пучка проектов. Каждый ведущий научный сотрудник курирует один из них, но при этом все они связываются в едином мега-проекте, посвященном взаимоотношениям Запада и Востока Европы, а тема эта многообещающая и неисчерпаемая. В конечном счете, вся российская медиевистика еще в XIX веке вырастала из осмысления проблемы самоидентификации России — вечного вопроса российской интеллигенции. Что же касается конкретных проектов в рамках этого общего направления, то у нас сейчас определилось несколько основных линий. Первая — это Киевская Русь и скандинавы, вторая — католицизм и православие как факторы, определяющие (или не определяющие) базовые культурные особенности, третья — средневековый символизм. Кстати, все наши конференции, лекции, семинары и факультативы открыты для посещения, и мы будем рады видеть у себя не только историков, но представителей любых факультетов ВШЭ.

— У вас множество публикаций на иностранных языках, и вы каждый год по нескольку раз выступаете за рубежом с докладами. Расскажите, пожалуйста, о своем зарубежном опыте и о собственных исследованиях.

— По советским меркам я впервые попал за границу очень рано — еще учась на пятом курсе. Руководство кафедры решило отправить меня в Берлин, в Университет имени братьев Гумбольдт. Позже, уже после аспирантуры, у меня постепенно завязались хорошие связи и с другими, прежде всего немецкими, университетами и институтами. Так получилось, что я там довольно быстро познакомился с рядом замечательных профессоров и их ассистентов, с которыми сотрудничаю и поныне. Правда, тогдашние профессора уже стали легендарными классиками, а тогдашние ассистенты — профессорами. Своеобразие моей ситуации заключается в том, что я езжу в Германию рассказывать немцам об истории не России (что было бы сравнительно несложно), а Германии. Это задача, прямо скажем, непростая и требующая двойного напряжения сил, ведь необходимо бороться за то, чтобы сколько-нибудь уважали не в одном научном сообществе, а в двух, притом весьма разных. К тому же, многие историки (не только в Германии и России, но и в других странах) уверены, что сколько-нибудь компетентными в изучении истории любой страны могут быть лишь ученые из этой же самой страны. С такими предубеждениями бороться непросто…

Что же касается моих собственных научных интересов, то, как следует из сказанного раньше, по образованию я историк германских земель (говорить о «Германии» для тех времен не вполне корректно). С самого начала меня интересовал характер организации политической власти в таком гетерогенном образовании, каким являлась Священная Римская империя. Постепенно я сосредоточился не на экономических или юридических, а на символических аспектах власти. Меня интересуют такие отношения власти и подчинения, которые возникают не в результате насилия и принуждения или же угрозы их применить, а в ходе символического общения между властителями и подвластными. За подробностями отсылаю к моей книге «Величие и смирение». Поскольку же политический символизм всегда был интернациональным, мне доводилось обращаться к странам, сильно удаленным от берегов Рейна или Дуная, и к периодам, далеко отстоящим от «моих» исходных XIV и XV веков.

Конечно, оставаться включенным в международное научное сообщество совсем непросто. Международные контакты связаны в первую очередь вовсе не с удовольствиями, а с непрерывной тяжелой работой. Вас пригласят на конференцию только в том случае, если на предыдущей вы выступили удачно, да еще вовремя представили статью по своему докладу. Необходимо выполнять точно и в срок требования организаторов, собственные обязательства, соблюдать академическую дисциплину, чтобы не затруднять осуществление сложных международных проектов, и оставаться полезным и интересным для коллег.

 

Марина Дикарева, специально для новостной службы портала ВШЭ